– Ты у нас теперь… ну, не княжич, но кто-то вроде того, – сказал ему Коловей, с одобрением осмотрев нарядную сорочку. – Сын Володиславов мал еще, да и тот в полоне. Воевода же после князя – первый человек, а твой отец жизнь провел в славе и окончил в славе. Ты один его воли и духа истовый наследник, в холопстве жить не захотел. И пока князья деревские в прежнюю силу не войдут, ты у нас вместо княжича будешь.

Далята не отличался скромностью, но смущенно потупился на эту речь. Он уловил, что хотел сказать Коловей. Вольная и славная земля Деревская, какой была она в Дулебовы времена, могла возродиться только через них – Коловея, Даляту, Береста, Лихаря и всех их товарищей. И если подарит ему судьба эту невесту-княжну, то он, Далята, пятый Величаров сын, сделается со временем пращуром нового рода деревского. И о его двенадцати сыновьях сказания будут петь. Если выпадет счастье-доля…

В городце было людно: на площадке перед идолами богов готовили «Даждьбожьи ворота». Вынесли бревна, пять из них поставили так, чтобы получились ворота. Два главных бревна каждый год выбирали новые. Наблюдавший за работой Благожит рассказал: еще на солоноворот, ровно полгода назад, сам он с другими большаками ходил в лес и там Лукома указал две прямые добрые березы. Их срубили, принесли в святилище, высушили, очистили от коры. В одном стволе проделали отверстие, его положили в «ворота» навроде порога. В отверстие вставили второе бревно, заостренное.

День был теплый, погожий, хотя небо шептало: к ночи не миновать дождя. Это предчувствие наполняло людей немного тревожным и все же радостным возбуждением. Даже Благожит оживился и уже не выглядел таким убитым. Когда он смотрел на отроков, в глазах его светилась надежда. Будто и впрямь ждал, что сегодня, когда скачет над миром сам Перун молодой на коне-огне, один из слуг его будет послан на помощь осиротевшим Хотимиричам.

На пение рожков собирался народ, и еще до полудня толпой был занят весь луг под холмом. На зеленой траве люди в белых сорочках с красной вышивкой, с красными поясами казались живыми цветами. Здесь собрались все жители волости, от мала до велика. Немало прибыло и гостей: прослышав, что будут выбирать жениха для княжьей дочери, многие бойкие отроки с согласия отца-матери решили попытать счастья. Родичи отправились с ними, но девок в толпе не оказалось, и женихи напрасно озирались, то взбивая, то приглаживая волосы.

Благожит тоже нарядился в красивый сукман, красный, как встающее солнце – из тонкой полушерстяной ткани, выкрашенный мареновым корнем. Такой был у него одного, и надевался раз в год – в этот самый день, когда небесное солнце набирает наибольшую силу, а его земное подобие выходит навстречу.

Дружнее и ближе заиграли рога, на площадке зазвенели бубны: три старших марушки стучали в них, стоя возле идолов. Поверх обычных белых одежд, на головах их, на поясах и на груди зеленели пышные венки.

Народ потеснился, освобождая дорогу. Древляне стояли на вершине холма, у самых ворот, неподалеку ждали со своими родичами и другие женихи: Жировит с Людомиром, Милокрас, сыновья местных старейшин. Все смотрели на лес за лугом.

И вот толпа оживилась и загомонила – на тропе показалось шествие. В первых рядах шагал белый конь, над ним плыло красное пятно – будто встающее солнце выезжало на чистом облаке из ночной тьмы. Позади с пением шла толпа. И чем ближе шествие подходило к Хотимирлю, тем лучше становилось видно – в нем одни девушки.

Так вот они где! Вот почему их нет среди родичей. Даже Берест ощутил прилив бодрости, а Далята просто засиял. Сразу стало ясно: ну и пусть, что они не дома, солнце-то везде одно! И отсюда боги услышат!

Девичье войско прошло уже половину луга, пение стало слышно лучше.

Впереди шла женщина в красной плахте и большом венке, она вела под уздцы белого коня. На нем сидела дева – в ярко-красной плахте и вздевалке, а венок ее был огромен, как само солнце. Искусно свитый из многих видов чародейных трав, он сам был заклинанием здоровья, долголетия и благополучия всего племени Хотимирова.

– Это она, гляди! – Коловей толкнул Даляту. – Невеста!

Вот она – здешняя Заря-Зареница, княжеская дочь. Лица издалека было не разглядеть – какова же она окажется? Томимые любопытством женихи пытались заранее расспрашивать местных, но оказалось, что Благожитову дочь никто не знает в лицо! Люди помнили восьмилетнюю девочку, но в последние семь лет ее никто не видел. Наверное, близкие родичи видели, но князю и княгине такими вопросами докучать никто не смел. Казалось, у ворот слышен шум от бьющих вразнобой взволнованных сердец. К кому-то из отроков приближалась судьба – почетная и прекрасная. За солнечной всадницей шли еще десятка три девок – тоже нарядных, в венках, – но они все издали казались одинаковыми. Все взгляды притягивала она, живое солнце на конской спине.

Вот дружина Зари-Зареницы поднялась по склону и вошла в ворота на площадку. Вслед за ними двинулись и остальные – по порядку, чтобы не нарушать священное действо толкотней. Не зря сведущие в этих делах отцы и матери не раз собирались в обчине, обсуждая порядок – сейчас Гордина, Обаюн, а с ними две старшие марушки – Некраса и Суница стояли перед воротами и на дороге, подавая знаки и управляя толпой.

Женщина в венке – это была Карислава – подвела белого коня к «Даждьбожьим воротам» в самой середине площадки. Близ них уже стояли, возглавляемые Благожитом, отцы и деды в нарядных вышитых рубахах, с ткаными поясами. Каждый держал посох-«дед» – жилище родовых чуров. Весь год они живут или перед избой, или в красном углу, и лишь в самые важные праздники года выходят на гору – на богов посмотреть, себя показать. Дальше теснились молодые женки в праздничных нарядах, пылавших всеми оттенками красного цвета – узорное браное тканье, вышивка, иные даже с полосками красного шелка, нашитыми на вершники и нагрудники.

Благожит приблизился к белому коню и придержал его, а Карислава помогла девушке сойти на землю. Вдвоем они подвели ее к идолам; поклонившись всем трем, девушка сняла венок и возложила его к подножию идола Мокоши.

– Благословите, боги, огонь зажигать, солнце чествовать, Даждьбога встречать! – Благожит поднял руки с посохом, обращаясь к небу.

Резной посох с бородатой головой – олицетворение всех хотимиричей, умерших, живущих и еще не рожденных. Все бывшие, нынешние и будущие души обитали в нем, их сила помогала князю и старейшинам творить обряд, их неслышный голос достигал слуха богов небесных. Стоя между двух нарядных женщин – девы и жены, Благожит и сам был похож на Даждьбога между двух богинь: в ярких красно-белых одеяниях, с травами и цветами. И казалось, сила неба зримо сходит в их поднятые ладони, чтобы потом рассыпаться оттуда по всей земле.

Народ поддержал его дружным криком – чтобы призыв долетел до небес. Далята глядел то на посох в руках князя, то на деву близ него. От ее светлых волос исходило сияние. Белейшую сорочку ее, видно, сама Мокошь на небе из облаков кроила, солнечным лучом шила, алой зарей вышивала. Не верилось, что эта солнечная дева может стать его женой. Но если так будет, то со временем он сам возьмет этот посох – знак преемственности власти и связи поколений. Невольно Далята спрашивал себя: а я смогу? И отвечал: смогу. Я – внук Дулеба, Даждьбожий правнук. Во мне та же кровь, что текла в жилах дедов – тех волотов, что противостояли сарматам и обрам, расселялись по рекам и речкам, выжигали лес, пахали пашни, трудились и плодились. Он из того же теста, что Хотимир и прочие пращуры, придет черед – и станет крепким звеном в длинной цепи поколений. Здесь, на священной горе чужого племени, он ощущал это даже яснее, чем дома. В дни домашних празднеств он был еще слишком юн и не знал, для чего ему сила. Теперь – знал. И чувствовал ее в себе – даже грудь распирало. А борода с годами сама вырастет…